Леонид Леванович - Беседь течёт в океан[журнальный вариант]
Прощались без поцелуев. Поезд тихо, осторожно тронулся, начал набирать скорость. Андропов и Горбачев еще долго стояли. О чем думал каждый из них? Андропов был доволен встречей: он сделал еще один шаг к заветному кабинету на Старой площади, в команде секретарей ЦК появится свой человек — Михаил Горбачев.
Доволен был встречей и вожак ставропольских коммунистов — впервые он обнимался с самим Генсеком! Он один, почти из двухсот региональных партийных лидеров, имел такую честь. Очень взволновали его слова о переходе в Москву — сладко затрепетало сердце. Вот он, миг, когда сбывается давняя мечта: взойти на политический олимп. Предчувствия его сбылись: вскоре на очередном пленуме его избрали секретарем Центрального Комитета КПСС — он был самым молодым среди своих одиннадцати коллег. А через год стал самым молодым кандидатом в члены Политбюро.
Да, о встрече на станции Минеральные Воды Машеров не знал, но о подковерной борьбе за власть, которая кипела за спиной Брежнева, имел представление. И вот теперь он может оказаться в самом эпицентре кремлевского сражения за власть.
Память вырвала из прошлого день в начале 1978 года: Брежнев вручал ему Золотую Звезду Героя Социалистического Труда. Генсек, тяжело ворочая непослушным языком, читал по бумажке:
— Дорогой Петр Миронович! Примите от меня лично и от всех членов Политбюро поздравления…
Потом дрожащей рукой прикрепил Звезду Героя на лацкан пиджака, широко развел руки — мол, иди в мои объятия. И Машеров пошел…
А как иначе? Петр Миронович был взволнован и обрадован, он понимал, — это награда не от Брежнева и его соратников-дедов, это признание советским народом его заслуг. Он, сын репрессированного крестьянина Мирона Васильевича и замученной карателями за связь с партизанами крестьянки Дарьи Петровны, не закостенел от злобы и ненависти, а с доброжелательной, обаятельной улыбкой работает ради счастья людей. Он имел право так думать о себе.
Назавтра после обеда, а точнее — в четырнадцать тридцать пять от массивного, величавого здания ЦК Компартии Беларуси на улице Карла Маркса, отъехала белая милицейская «Волга», за ней грузно выкатилась черная «Чайка».
Петр Миронович Машеров отправился в свою последнюю поездку.
Она стала поездкой в вечность.
IV
Гроб с телом Машерова был установлен в Доме правительства. На всей просторной площади перед громадным зданием стояли люди. День выдался серый, туманный, временами налетал холодный мелкий дождь и сеялся будто сквозь мелкое сито. Тогда над скорбным людским морем, словно серые, темные грибы, вырастали зонты. И среди них не было пестрых, красных, которые любят женщины, — только черные, траурные. И лица людей хмурые, глаза — красные от слез.
Люди заполняли площадь с раннего утра, хотя прощание с Машеровым начиналось в десять часов. Петро Моховиков и Ева приехали к восьми, заняли очередь. Постояли с полчаса. Народ все прибывал, как прибывает вода на песчаный берег во время прилива.
— Долго нам придется стоять. Петя, может, я съезжу на работу? А ты побудешь здесь, — сказала Ева.
— Мне тоже надо на студию. Вы нам очередь подержите? — Петро успел перекинуться словом с людьми, что стояли впереди. Приметил, в чем одеты, видимо, муж и жена, он в черной шляпе, длинном темно-синем плаще с поясом, она в серо-голубом берете и сером пальто, за стеклами очков красные от слез глаза. Пара согласилась.
Взявшись за руки, чтобы не потеряться в толпе, Ева и Петро начали пробиваться на проспект, но движение было перекрыто. Правда, тех, кто шел с площади, пропускали.
— Вот выберемся отсюда, а назад не пустят, — тревожилась Ева.
— Пустят. Не люблю показывать редакционное удостоверение, но если понадобится, покажу. Пропустят.
Условились, что Петр позвонит через полтора часа, но его вызвали в дирекцию программ, потом были другие неотложные дела, и только во второй половине дня они снова приехали на площадь, нашли свою очередь.
Было уже около семи вечера, когда Петро и Ева вошли в зал. Сразу бросился в глаза огромный портрет Машерова в траурном обрамлении, гроб на высоком постаменте, плотно уставленный со всех сторон венками, обложенный букетами, казалось, что холодное, мертвое тело, как магнит, притягивает цветы. В воздухе пахло увядшими цветами, людским потом и тем особым духом, который всегда парит над усопшим, независимо от его положения при жизни. Это был запах небытия.
Хотелось задержаться, постоять, помолчать, но очередь напирала сзади, милиционеры вежливо подгоняли:
— Пожалуйста, не задерживайтесь. Очередь большая…
Петро молча склонил голову, когда поравнялись с гробом, глаза увлажнились. Петра поразили седые волосы Машерова — видел его неделю назад на экране, волосы были темные. А на лице будто застыла гримаса страшной боли и глубокой обиды: «За что?» На фоне черных траурных лент на венках светились мягким красно-желтым блеском две золотые геройские Звезды и семь орденов Ленина.
Назавтра на траурной церемонии земляки стояли рядом: Андрей Сахута, Петро Моховиков и Николай Артемович Шандобыла, председатель райисполкома из Лобановки. Площадь снова заполнили десятки тысяч притихших людей.
— Так что все-таки произошло на дороге? — полушепотом спросил Николай Шандобыла у Андрея.
— Трагическая случайность. А как все было, неизвестно. Создана государственная комиссия, — так же тихо ответил Андрей.
— Комиссии создаются всегда. Только никогда не пишут об их выводах. Да и что толку от их работы? Человека не вернешь, — шумно вздохнул грузный широколицый мужчина.
— Здесь и без комиссии все ясно. Угробили человека, — решительно сказала пожилая женщина, которую под руку держала светловолосая девушка, видимо, дочь, очень похожая на мать, только немного выше ростом и стройнее. — За ним давно охотились. Несколько лет назад… Ну, когда Сурганов погиб… И этот генерал-летчик… Когда ехали из Бреста…
— Генерал-лейтенант Беда, — подсказал Сахута.
— Вот, вот. Беда. Тогда поменялись в дороге машины. В первой должен был ехать Машеров. Его б уже тогда не стало… Это был звонок. Сигнал беды… Не уберегли Петра Мироновича. Мой отец партизанил с ним. Машеров, ну, когда в комсомоле работал, отец был жив, приезжал к нам.
— Не уберегли, говорите. Думаете, его охраняли, как нужно? — будто спрашивал толстяк у женщины, а потом повернулся к Николаю Шандобыле, поинтересовался, кто он и откуда. Николай назвал свой район, Андрея и Петра выдал за своих коллег. Разговор стал более доверительным. — Почему вдруг бронированный «ЗИЛ» отправили в ремонт? Машеровский автомобиль протаранил бы этот самосвал с картошкой и отбросил в кювет.
— Этот же самосвал имел наряд возить свеклу. И вдруг его загрузили картошкой и отправили на шоссе. Это все вопросы к новому шефу КГБ. Из Москвы недавно прислали нового председателя КГБ, тот сразу заменил начальника охраны Машерова. А теперь говорят: Машеров сам виноват, ремнями не пристегивался, своего водителя-пенсионера заменить отказался… И вот финал, — сквозь слезы сказала партизанская дочь.
Андрей заметил, что к словам женщины прислушивались все вокруг, невольно подумал, как много люди уже знают об аварии. Женщина достала из кармана платочек, взялась вытирать мокрые глаза. Тем временем на специально возведенной большой трибуне появились руководители республики.
— А кто из Москвы? — громко спросила дочь партизана.
— Вон Кирилл Мазуров, — ответил толстяк.
— Мазуров уже не начальник. Его съели и выплюнули, — категорично молвила женщина.
— Верно говорит дочь партизана, — шепнул Николай. — Ну, и кто будет говорить первым?
Андрей молчал, потому подал голос Петро.
— Может, Аксенов? А может, Бровиков? Второй секретарь.
— Наверное, кто-то из них. Скорее всего, Бровиков. В Москве работал в ЦК. Толковый мужик, — рассуждал Андрей.
— А кто есть из Политбюро? У вас глаза моложе, лучше видите, — повернулась к Андрею дочь партизана.
— Официально от ЦК Зимянин, — об этом Андрей услышал от первого секретаря райкома, когда виделся с ним утром.
— Михаил Васильевич — наш земляк. Кажется, в Могилеве институт кончал, — показал свою осведомленность Николай Шандобыла.
Между тем траурный митинг начался. Над площадью покатился хрипловатый голос, усиленный громкоговорителями.
— А кто открывает? Вроде голос Полякова, — вслушивалась женщина.
— Он. Иван Евтеевич, — подтвердил толстяк.
— А может, он будет первым? — шепнул Петро Николаю.
Тот ничего не успел ответить, как дочь партизана авторитетно сказала:
— Стар. Ему уже поздно. Под семьдесят подбирается. Мне вручал недавно грамоту Верховного Совета. Лицо у него… Я просто удивилась. Гладенькое, как яичко, ни одной морщинки. Вот умеет жить человек. Но первым он не будет. Ему уже только награды вручать…
